ИЗ ПОЭТИЧЕСКОЙ ТЕТРАДИ САЛИМЖАНА ГАЙСИНА

ВОЛКИ

Во второй раз смотрел Серёжка кинофильм «Уроки французского». Первый раз дома, четыре года назад. Но тогда он был совсем маленький, учился всего лишь в четвертом классе. Ему нравилось, как герой картины, мальчик чуть постарше его, играл в кости. После повторного просмотра он влюбился в учительницу и завидовал её ученикам.

Сережа жил и учился в школе – интернат, находящимся в шестнадцати километрах от его родного села Каменка. Их сельскую неполную среднюю школу закрыли несколько лет назад, в прошлом году не осталось даже начальной. Жива, правда, Сережкина первая учительница, ей год назад стукнуло семьдесят три. Пришли к Сережиной учительнице Елене Сергеевне родители шестерых оставшихся в деревне ребятишек, упросили её вести начальные занятия не в школе, а у себя дома. Долго не соглашалась Елена Сергеевна, да и в районе не поддерживали идею, настаивая на том,  чтобы детей возили в райцентр в школу – интернат вместе со старшими ребятишками, а он был один старший – Сережка. Все же согласилась Елена Сергеевна, открыли ей частную школу, установив чисто символическую плату за обучение в двадцать рублей в месяц за каждого ученика.

Сережка приезжал в райцентр, ходил в восьмой класс, жил в интернате. Каждую субботу в райцентр прибегал автобус, который на обратной дороге заходил сначала в Каменку, а затем следовал на центральную усадьбу – в село Осиновку. Сережа не знал, почему их села так называются, но знал, что из колхоза «Родина», обоснованного в этих двух селах, хотели сделать или акционерное общество, или ассоциацию крестьянских хозяйств. Это Сережа слышал от своего отца, тракториста каменской бригады, самой лучшей в районе. Но колхозники не хотели жить  по – новому и оставили все, как есть. А жизнь не улучшалась, это уже мать Сережина говорила. Последним ребёнком, который пошёл учиться к Елене Сергеевне, была Сережина семилетняя сестра Лина. Младше Лины в селе детей не было. Но Сережу все это мало волновало. Ему было пятнадцать, и он не хотел жить в деревне. Он станет юристом, потом политиком, как его земляки депутаты, которых он часто видит по областному телевидению.

В субботу занятия заканчивались рано. Сережа забежал в интернат, одноэтажное, деревянное и старое здание. С одной стороны оно начало оседать в землю. Давно хотят отремонтировать интернат, да средств нет. Но пареньку было хорошо в этом теплом, по – своему уютном здании.

Сережа не спешил, аккуратно сложил в свою сумку пустые баночки из – под кофе. Мама в начале учебного года оббежала соседей, нашла четыре металлические баночки. Их она заполняла различными продуктами: вареньем, грибочками, икрой из овощей. Лёгкие баночки занимали мало места, а главное – никогда не трескались, как банки из стекла.

Сережа посидел на своей кровати, потом вышел в коридор, посмотрел на настенные часы: было без двадцати двенадцать. Пора. Он побежал на площадь райцентра, куда ровно в полдень подойдет автобус. Встретились одноклассники, они спешили на каток. Парнишки, шутя, с собой Сережу пригласили, знали, что не пойдет.

— Не, — ответил серьезно Сережа, — мне домой надо. Мамка баню топит.

Пошел первый час. Автобуса не было. Подождал ещё пятнадцать минут – тот же результат. Тогда Сережа загадал – будет ждать до часу дня. Если до этого времени не пройдет кто – нибудь из знакомых, вернется в интернат и домой наведается на следующей неделе, если же встретит – пойдёт домой пешком. Он не хотел идти пешком и не очень – то обрадовался, когда увидел классную руководительницу, молоденькую, в этом году закончившую Омский педагогический институт, Людмилу Владимировну. Она преподавала математику, боялась морозов и тараканов, которые, наоборот, которые не боялись даже крепчайших сибирских морозов.

Людмила Владимировна подошла к Сереже, посочувствовала. Он сказал, что загадал на первого встречного человека. Она засмеялась, но посоветовала остаться в интернате.

— Сейчас рано темнеет, Сережа, — сказала Людмила Владимировна. – Уже декабрь. И снега вон сколько навалило. Может, вернешься в интернат?

— Нет, нельзя. – Деловито ответил Сережа. – Я мамке обещал.

— Ну, тогда счастливо!

Она пошла в одну сторону, он — в другую, на выход из райцентра. Сергей надеялся, что его догонит какая – нибудь попутная машина. Эта надежда вывела Сергея быстро за райцентр, за считанные минуты. Он шел быстро, под ногами играл искристой музыкой неповторимый снег, который, вообще – то, по своему значению, звучанию и цвету такой бывает, может быть, один раз в тысячу лет. По крайней мере, так говорили старики. А сегодня и молодежь им  верит, ну и пусть. В вере – сила, в безверии – слабость.

Было тепло. До десяти градусов мороза не дотягивало. От хорошей погоды Сережа немного повеселел и пошагал быстрее, прыгал, иногда кувыркался, банки в сумке звенели и бряцали в такт его настроению. Он иногда останавливался и с удовольствием задумывался о теплой бане, а потом о принадлежащей ему теплой печке. Она была несравненной с интернатовской койкой, холодной, неуклюжей, хотя к ней Сережа уже привык и даже по – своему любил. Пусть холодная, но своя.

Отец по – хорошему страдал от бани. Это он построил её, такую первоклассную, светлую, со всеми удобствами. Но маленькую, в одно окно, не наглел. Печку тоже сам выложил, в неё вложил гранитный камень, который нашел на побережье Ишима. Красноватый, с белыми крапинками, камень накалялся до желтизны. Плеснет на него отец холодной воды, а оттуда бурей вырывается белое пламя. Еле – еле успевает отец присесть и спрятаться от дикого пламени. Сережа в это время лежал на верхней полке, блаженствовал. Но нежная блажь проходила через сорок секунд. Жаркий воздух начинал проникать в лёгкие и становилось трудно дышать. Сереже хотелось сползти с полки, но его в это время ловил отец и начинал бить тяжелым, но ласковым веником. Отец любил Серегу Есенина, зна его популярные стихи наизусь, о его купании с дядей тоже знал и поэтому бросл своего сына в самое, как он считал, пекло жизни.

После бани Сережка, как заново родившийся, шёл домой. Мама, тяжеловесная, но самая добрейшая женщина, сразу же преподносила огромную кружку молока. Он её выпивал и залезал на печь отдохнуть на печь от трудов праведных за неделю. Он стеснялся, что по физике получил двойку, но сразу же её исправил. В дневнике было отмечено и он боялся, что расстроится и заплачет. Он знал, что мама расстроится, не будет ругаться, но заплачет. А большего для расстройства уже расстроенного организма Сережи не надо было. В это время отец возвращался тоже из бани. Через несколько минут после возвращения отца домой начинали раздаваться звуки гармошки. За несколько минут он успевал попить чаю с водкой или водки с чаем и играл самозабвенно и, как ни странно, самовлюбленно, на своем старом, но добротном инструменте. Плохо играл, не красиво.  Но никто на это не обращал внимания. Ведь отец любил слушать самого себя и больше никого. Он не претендовал на какую – нибудь известность, он просто хотел быть музыкантом. Хотя бы таким, каким он был на самом деле.

Вторая страсть у отца была к технике. Он её не только любил, он технику обожал и относился к ней, как к обожаемой им самим женщине. Обожал он и женщин. По крайней мере, Сережа видел, как отец относился к матери, как помогал ей во всем, слушался. В кругу своих друзей – механизаторов отец мог себе позволить легкое матерное слово, чего не допускал при матери.

Время летело быстро. Сережка, пока думал о бане, отшагал уже километров шесть. Точно он не знал. С двух сторон дорогу обступали сосны. Они стройной грядой стояли, как кокетливые девчонки. Внизу голые ноги, вверху тощие, как руки семиклассницы, ветви. Сделав сравнение, Сережка засмеялся. Где – то вдалеке в ответ послышался волчий вой. Сережа и раньше слышал его в своей деревне, но не улавливал оттенков воя, а сейчас вздрогнул. Почему – не понял. Ему стало страшно. Он глянул на «обнаженные ноги» деревьев и понял, что на них при опасной ситуации не взобраться. Сережа прибавил шагу, но не побежал, надо беречь силы, и не показывать кому – то, неведомому, что он кого – то боится. Каким – то необъяснимым чувством Сережа был спокоен – половина пути пройдена и есть еще силы пройти оставшееся.

Стало постепенно темнеть.

Сережа обрадовался. Послышался шум машины. Из – за небольшого поворота вывернула грузовая машина КамАЗ – полуприцеп. В его металлическом кузове виднелись зеленые бочки. В таких сейчас по всей России возят подсолнечное масло. Сережа отошел на бровку дороги, поднял руку, посмотрел в кабину КамАЗа. Ещё не так было темно, чтобы не различить шофера. За стеклом сидела кругла, огромная голова. Сережа сначала испугался, потом бросился вперед, навстречу КамАЗу. Он вдруг почувствовал пятым или седьмым ребром своего тела, что шофер не остановится. Он увидел его злые, волчьи глаза, желтые, огненные, которые сгорят потом, но не сейчас, именно потом, когда съедят его, Сергея. Сережа закричал от страха, от одиночества. Взвыл от боли, от безысходности. Шофер усмехнулся, сдвинул машину вправо, объехал Сережу и поехал дальше. Сережка догнал машину, схватился левой рукой за борт, правая, вытянутая, держала сумку с банками. Но через три метра он упал, покатился по дороге, теряя сумку. Сережа почувствовал, что надо догнать машину, вцепиться в неё, как клещ.  Не думая о потерянной сумке, Сережа все догнал машину и вцепился, как и думал, в неё, как клещ. Он догнал её через сорок метров после падения и хотел взобраться в её кузов. Но Сережа ослаб и не имел таких сил и подвижности, чтобы сделать такой трюк. Руки Сережи ослабли и тряслись и он не выдержалд и его тело полетело на дорогу, ударилось и причинило боль.

Сережа вторично встал на ноги через полтора часа. Болели голова, разбитое лицо или сердце и уставшие ноги. Но он вернулся назад, в темноте, под бледным лунным светом нашел сумку с кофейными банками, повернул назад а свою родную Каменку. Впереди оставалась половина пути.

Теперь Сережа шёл медленно. В три раза медленнее, чем до встречи с КамАЗом. Ему казалось, что продвигаться ему мешала больная голова, а ноги от этого отставали от туловища. Да и вообще, все тело казалось тяжелым, неуклюжим и чужим. Но он упрямо тащил его вперед.

Стало основательно темно. До деревни оставалось ещё девять километров и её не было видно из – за деревьев. Сережа вышел на небольшой простор: по обеим сторонам были открытые поляны по три – пять гектаров площадью. С правой стороны, поближе к деревне, стояла скирда соломы. Такие обычно оставляют на зиму и только под весну тракторной волокушей тащат на ферму. Может быть, Сережкин папа и притащит эту скирду в деревню, но жаль, что именно сейчас отец с друзьями не приехал за этой скирдой. Когда Сережка про это подумал, он с левой стороны дороги, там, где заканчивался лес, увидел несколько темных пятен. И похолодел. Между этими черными пятнами виднелись отчетливо маленькие желтые огни. Четырнадцать, желтого цвета ярко – начищенной меди, холодно – желтых огней. Сережа онемел, потом взвыл от ужаса и бросился в поле, к скирде, не выпуская из рук сумку с банками, не чувствуя, что утопает по пояс в снегу. Еще не добежав, понял, что ему не взобраться на скирду. Но он попытался сделать это, но не смог даже ухватиться за солому – так она спрессовалась.

Волки были рядом. Сережа слышал их тяжелое дыхание, что заставило его вспомнить о зажигалке. Как и все старшеклассники, он начал баловаться куревом. Правда, сигарет у него в интернате часто не было и он обкуривался только дома, в выходные. Свои сигареты отец от него не прятал, знал, что сын все равно закурит. Поэтому из больших запасов отца, он брал только одну пачку «Примы» и старался, чтобы её хватало на всю неделю.

Сережа достал зажигалку, дрожащими руками начал высекать огонь. Огонёк появился сразу же, после первого оборота колесика зажигалки, и Сережа поднес фитилёк пламени к соломе. Медленно, одна за другой, зажигались соломины. Сергей, сжавшись на корточках, смотрел на разгоравшийся костёр и не оборачивался.   Он чувствовал, что звери добежали до скирды, но, увидев ещё небольшое пламя, остановились в двух прыжках от своей жертвы.

Огонь разгорался все сильнее и сильнее. Волки отбежали от скирды метров на сто, сели в снег, повернув головы в сторону горящей скирды и Сережи. Они ждали терпеливо, упорно. Ждали конца своей кровавой охоты. Сережка случайно попал им на пути.

Сережа тоскливо, с мольбой смотрел в сторону своей деревни, скрытой могучим лесом. В страхе он представлял себе, что огонь в деревне не увидят, и тогда в его положении ничего не изменится. Тут же теплилась надежда, что что его огонь увидят деревенские мальчишки: они прибегут к отцу, скажу ему об огне и тот обязательно приедет за Сережей. Может быть, не за ним поедет, а приедет за Сережей. То – то радости будет!

Середа тоже отошел от скирда – огонь отогнал. Сережа посмотрел на скирду и понял свою трагическую ошибку. Самое большое через полчаса скирда сгорит дотла и волки его достанут. Он должен был сжигать солому охапками, тогда бы её хватило надолго и люди успели бы приехать. Сережа в отчаянии бросился к скирде, но не смог подойти даже на пять метров. Обежал скирду, но и с другой стороны вовсю пылал огонь.

Сережа всегда с собой носил общую тетрадь. В ней он вел дневник и записывал самые важные события из своей жизни. Тетрадь была с собой. Сережа присел на корточки, положил тетрадь на колено и начал выводить на чистом листе неровные, дрожащие строки.

Сережа стоял посреди того места, где недавно находилась скирда. Страх прошел, осталась невыносимая тоска и желание жить долго – долго. Сережа стоял и плакал среди потрескивающей огнём соломы, в дыму. Волки были совсем рядом. Один из них, худой и лобастый, сделал прыжок, промахнулся, обжог лапы о тлеющую солому и выскочил на снег, присел и начал облизывать подпаленные лапы. Остальные волки не торопились…

….Сережкину сумку с кофейными банками и общей тетрадью нашел его отец. Он сразу же всё понял и моментально поседел, когда увидел клочки Сережкиной одежды и два валенка с торчащими изнутри костями ног. Неодолимое желание заставило его тут же, у сгоревшей скирды, заглянуть в дневник сына. Комком в горле застряли строчки: « Мимо проехал КамАЗ 13-27 ОМА. С собой не взял. Гад!»

…Сережин отец заехал домой всего на пять минут. В кабину трактора он кинул ружье, в карман положил два патрона. Он знал эту машину.