Дети Солнца

ДЕТИ СОЛНЦА
Божья коровка села на руку Анфисе. Анфиса только что начала молитву в своей келье.
Ее жилище, небольшое, узенькое, аршина в три шириной и четыре аршина длиной. В нем по — женски чисто. В келье была маленькая кроватка, срубленная из соснового леса. Над койкой полочка с четырьмя книгами. В углу аналойчик. Над аналойчиком образ Христа в терновом венце и лампадка.
Анфиса любила свою келью. В ней пахло маслом и землей. По утрам хозяйка подолгу убиралась вокруг, вытирала давно не существующую пыль. После уборки обязательно молилась.
К Анфисе давно никто не наведывался. Наверное, с месяц, или более. Да она и сама давно не выходила из своей обители. Устала, что ли.
Анфиса обрадовалась неожиданному прилету божьей коровки. Она даже прервала молитву и погладила длинным, тонким пальцем гладкую спину божьей коровки. Потом поднялась с колен и, зажимая в кулаке божью тварь, направилась к выходу.
Солнце уже стояло высоко. Анфиса отругала себя за сегодняшнее опоздание, леность. Вышла на обширную поляну, раскрыла ладонь. Солнечный лучик ярко плескался на спине божьей коровки. Анфиса ногтем подвинула букашку к краю ладони, та, немного пробежавшись по руке, расправила крылышки и улетела. Прикрывшись от солнца, Анфиса некоторое время наблюдала за полетом неожиданной гостьи. Но божья коровка, растворившись в солнечных лучах, исчезла в пространстве. Анфиса сразу же загрустила и направилась было в келью, но вновь остановилась, услышав откуда-то издалека песню. Высокий мужской голос выводил:
Ай, да струги по Волге плывут,
Струги режут речную волну,
Далеко я от дома опять,
Вновь чужую воюю страну
К молодому, красивому голосу присоединился мужской хор:
Я соскучился по миленькой,
По своей родимой женушке,
По сестре, по брату, матушке,
По родному батюшке.
Анфиса по узенькой тропинке вышла к Волге. Великая река во всей красе предстала перед взором женщины. Было тихо. Редко днем на Волге устанавливалась такая погода. Вокруг на много верст вверх и вниз по реке ветер даже не наморщил зеркальную поверхность. Лишь крупные, сытые чайки лениво падают в синюю мглу водной глади, да выйдет на берег реки с шумом, с треском ломающейся древесины, неуклюжий медведь, утолить жажду волжской водицей.
От Саратова вверх по Волге поднимались десятка два больших стругов. Казаки дружно пели, широко загребая веслами. Анфиса вновь приложила ладонь к глазам, пытливо смотрела на грозную армаду. Вдруг от переднего струга отделилась маленькая лодка и направилась к берегу. На ней Анфисе удалось разглядеть трех человек. Первый греб на веслах, другой сидел на корме, а третий стоял посреди лодки, широко расставив ноги и, высоко задрав голову, смотрел на крутой берег Волги. Некоторое время спустя лодка ткнулась носом в опочный берег. По тропинке, по которой Анфиса каждый день ходила по воду, поднимался высокий, кряжистый, молодой мужчина. Остальные двое остались в лодке. Когда человек поднялся в гору, Анфиса увидела, что он светел лицом, но непонятным, злым огнем горят его глаза. Он заученно поклонился Анфисе:
— Благослови, — Сказал он неторопливо, — Мать Анфиса. На трудное дело иду.
— Ты кто такой будешь? — В свою очередь спросила Анфиса.
— Я — Василий Ус. — Гордо ответил казак. — Степана Разина есаул.
— И куда путь держишь? — Вновь пытливо спросила Анфиса.
— Симбирск брать буду. — Уже воинственно ответил Василий.
Анфиса заметила, что, несмотря на молодость Василия, но по его вискам уже побежали седые волосы, а по широкому и крутому лбу — морщинки.
— Не могу я тебя благословить, — ответила Анфиса, — Грабить идешь. А сколько невинных душ погубишь? Ты пошто так рано седеть стал?
— А они кровопийцы, сколько душ загубили? — Рассердился Василий. — Ты считала?
— Их Бог накажет. — Возразила Анфиса.
— Где твой Бог? — Закричал Василий. — Вот он Бог. — Ус вытащил наполовину саблю из ножен и с силой воткнул ее назад.
— Зачем тогда благословения пришел просить? — Ни одна черточка не дрогнула на чистом красивом лице Анфисы. — Идешь без благословения, ну и иди, Бог тебе судья.
— Прости, Василий.
Анфиса повернулась спиной к Василию и пошла сквозь чащу к себе в келью. Василий еще немного постоял и, гневно шевеля желваками, почти бегом бросился к Волге.
В келье Анфиса устало опустилась на коврик. «Господи Иисусе, сыне божий, помилуй мя грешную, господи, помилуй мя грешную» — не переставая, молилась она. Губы ее нервно подрагивали в такт молитве и, наконец, она не выдержала и глухо зарыдала. Потом она обхватила голову руками и, рухнув на коврик, долго билась в плаче.
Потом Анфиса опять молилась, затем встала, вышла на улицу. Она решила сходить в село. В Троицкое. Хотелось проведать знакомых, и самое главное, своего мужа. Она не видела его больше месяца. В последний раз, когда она приходила в село, Дмитрий уезжал в Саратов, да как потом рассказывали, застрял надолго. Город был расположен на луговой стороне, Дмитрий в город-то через Волгу переправился, а назад — никак. Несколько дней проторчал за крепостными бревенчатыми стенами. Анфиса тоже прождала в Троицком несколько дней, да так и не дождавшись, вернулась в свою келью.
Анфиса выбралась на большую дорогу и быстрым шагом направилась в сторону Троицкого. Душа наполнялась печальными мыслями о Василии Усе. Она понимала, что обидела разинского есаула, но не могла с собой ничего поделать. Душа противилась злу и насилию. Ей было тяжело от неожиданно нахлынувших воспоминаний.
Анфисе Тургеневой было всего шестнадцать лет, когда ее выдали замуж. Ее будущий муж, князь Дмитрий Ахматов, был выше среднего роста, но очень подвижен, красив. До свадьбы Анфиса видела его всего два раза. Но, как послушная дочь, она не могла противиться воле отца, знаменитого князя, сподвижника двух последних царей. Поначалу она была холодна с мужем, но потом, когда почувствовала, что носит в себе его дитя, все изменилось. Однажды она вдруг поняла, что безумно любит своего мужа. Дмитрий был
старше Анфисы на одиннадцать лет, часто баловал ее как дитя, дарил дорогие подарки. Когда она родила ему первенца, подарил золоченую шкатулку для украшений.
Прошло четыре года, Анфиса родила уже третьего ребенка. Первый был мальчик, вторая девочка, а третий опять мальчик, которого в честь деда назвали Федотом. Дед, князь Тургенев, подарил молодым особняк почти в самом центре Москвы. Анфиса больше не хотела детей, она устала рожать. Ведь ей было всего двадцать лет. Она любила сидеть возле окна, вязать детские вещички, вышивать на салфетках незамысловатые рисунки и
глядеть на зимнюю московскую улицу, видеть снующих туда-сюда знакомых и незнакомых людей.
Дмитрий с царевой службы приходил рано. Он крепко в обе щеки целовал молодую жену, по очереди подкидывал высоко вверх детей. Потом умывался и жадно набрасывался на предложенный обед. Анфиса садилась напротив и с любовью наблюдала, как кушает муж.
После обеда Дмитрий переодевался и шел кататься на лошадях. К этому времени конюх уже запрягал лошадей. Князь Дмитрий сам садился за возницу, в кибитку усаживали детей и ухаживающую за ними няню. Потом ехал на Патриаршие Пруды, делал бесконечные круги по льду. Дети росли сильными, здоровыми и красивыми как родители.
В этот трагический день князь вернулся домой, как всегда, рано. Пока он обедал, на город неожиданно упал туман, сиреневый, густой, почти липкий. Анфиса уговаривала мужа не ездить по такой погоде на прогулку. Да разве он послушается! Дмитрий засмеялся, крепко обнял жену и пошел переодеваться.
Пара гнедых, высоко поднимая стройные, тонкие ноги, легко бежала по льду пруда. Дмитрий хорошо знал маршрут и в густом тумане не ошибался, прекрасно чувствовали и помнили ежедневные прогулки и лошади. Но именно с утра этого дня служивые люди и повара царя начали заготавливать лед для кладовок и погребов царской кухни. На маршруте княжеской кибитки они успели выпилить лед площадью десять на шестьдесят аршин. На
полном скаку лошади влетели в полынью. Кибитка, обитая кованым железом, потянула за собой лошадей. Дмитрий, сбросив шубу, выбрался на кромку льда. Он снял с себя всю одежду и начал нырять, не чувствуя холода. Пруд в этом месте был глубоким. Потом, когда, князь в полуобморочном состоянии добрался до дома, собрал людей и вернулся на место трагедии, было поздно.
На душе Дмитрия стало пусто, Долго страдала Анфиса. Он более ее искал успокоения, а оно не приходило. Так прошел месяц, другой. И однажды Дмитрий пришел к выводу, что для поддержания жизни ему нужна духовная пища, то есть, молитва и Бог: И на Пасху князь поступил на службу в Троицко — Сергиевский монастырь, что в семидесяти верстах от
Москвы. Ему стало вроде бы легче, только продолжала мучить мысль о собственной виновности в гибели детей. Немного спасала ежедневная молитва и работой занятый день.
Когда указом царя Троицко — Сергиевскому монастырю отдали земли под Саратовом, Дмитрий решил идти на новые земли вместе с монастырскими крестьянами. Вслед за ним ушла и Анфиса. Все свое состояние, от которого чуть раньше совсем отказался муж, она отдала монастырю и ничуть не жалела об этом.
Дмитрий не понимал и не принимал жертвы своей жены. Ему хотелось быть одному, денно и нощно замаливать свой непростительный грех, за жизнь безгрешных еще детей.
Когда пришли в Троицкое, Дмитрий еще раз попытался отослать Анфису в Москву.
— Иди уж, не майся, — долго уговаривал, — я один свой крест буду нести до конца. Никто мне в этом не помощник.
Анфиса ничего ему не сказала. Молча собрала котомку и ушла вниз по Волге. Отойдя от села верст шесть, нашла келью. В ней, наверное, когда-то укрывались беглые люди или удалые воровские казаки. Много их в округе было в те времена.
Почти шесть лет прожила в келье Анфиса. К ней стали часто приходить люди, испросить благословения, отпущения грехов. Поначалу она отказывала, ссылаясь на отсутствие сана, и, не считая себя вправе делать это, но потом поняла, что люди нуждаются в поддержке, а ее слово вселяет веру.
Однажды пришел разбойник, который порешил целую семью, в которой было трое или четверо детей. Когда он рассказывал свою страшную историю, Анфиса долго плакала, не решаясь, что-либо сказать этому человеку. Разбойник целый час стоял перед ней на коленях и молчал. Она вспомнила своих детей, мужа, потом положила свою все еще красивую, несмотря на тяжелый физический труд руку ему на голову, прочитала молитву. Когда закончила читать, разбойник губами прижался к ее руке, она не отнимала. Потом она еще раз погладила его по голове и сказала: «Иди с миром!»
Так, вспоминая свою жизнь, Анфиса приближалась к Троицкому. По селу ходили люди со строительным материалом, инструментами. Шесть лет жила она подле этих людей и видела, что они все время что-то строят. И строительству не было конца.
Дмитрия она нашла легко. Он был в церкви, вместе с тремя мужиками возводил новую часовенку.
— Здравствуй, Дмитрий, — чуть поклонилась она.
— Здравствуй, Анфиса, — тихо ответил он. Они стояли рядом, не глядя друг другу в глаза. Правда, прятал взгляд Дмитрий. Он всегда делал так после того, как Анфиса пришла за ним из Москвы.
— Как живешь, Анфиса?-— Спросил Дмитрий.
— Слава Боту, — мягко ответила Анфиса. Она подробно рассказала про день, про божью коровку, которая нечаянно залетела в келью, про казацкие песни, про Ваську Уса.
Услышав про него, Дмитрий забеспокоился.
— Может быть, тебе в село вернуться, пока этот разбойник назад не проплывет?
— Нет, Дмитрий. — Улыбнулась краешком губ Анфиса, — меня они не тронут, ни к чему им это.
— Но ты же говоришь, что Ус рассердился.
— Да, рассердился. Но у него своя правда, а у меня своя.
— Правда, — она одна. — Возразил Дмитрий.
— Это, смотря как к жизни подойти. С какой стороны. У нас тоже вон как получается.
— Ты нас с разбойником не путай. — Тоже рассердился Дмитрий. — И не надо про нас. Не надо.
Дмитрий развернулся и ушел в глубь церковного двора.
— Опять обиделся. — Печально подумала Анфиса. — И когда все это кончится. Неужели теперь так всю жизнь жить будем? — Она не находила ответов на свои вопросы.
Прошло два месяца. Наступила осень. Анфиса не боялась зимы, ее холодов и метелей. Она уже заготовила достаточно дров, подлатала келью. Недавно приходил Дмитрий, второй раз за шесть лет. Он внимательно осмотрел немудреное жилище, поправил стойки, чуть- чуть завалившийся стол. Потом посидел у костра, погрелся. Как всегда, много не говорил.
Молчала и Анфиса. Когда он уходил, лишь поклонилась ему вслед, да смахнула рукой набежавшую слезу.
Утром, проснувшись от разговора снаружи, быстро накинула телогрейку и вышла в холодное осеннее утро. У входа стоял Василий Ус. Она его сразу узнала. Рядом с ним были огромного роста казак, с большой, чуть ли не с бадью головой, на которой лежала папаха, больше похожая на копну сена, и трое маленьких, хорошо одетых детишек. Они жались отдельной кучкой, бросая пугливые взгляды то на есаула, то на казака, то на вышедшую Анфису.
— Побили нас в Симбирске, — глухо, не здороваясь, сказал Ус, — еле ушли.
— И не надо ходить было, — возразила Анфиса, испытывая все же жалость к этому сильному человеку, — ну, да Бог тебе судья.
— А я о тебе много думал. — Признался Василий. — Думал, почему ты здесь живешь?
— Узнал? — Анфиса заглянула ему глубоко в глаза.
— Красивая ты баба, тебе детей рожать надо. — Ударил по больному Ус. Анфиса почувствовала, что ей стало больно. Вдруг есаул перешел на шепот. — Я тебе этих ребятишек оставлю. — Он кивнул на испуганных детей. — Ты не спрашивай, чьи они. Они хорошие, умные дети, а ты сможешь вырастить, людьми сделать. Я не смогу, он не сможет. – Ткнул Василий пальцем в грудь огромного казака. — А ты сможешь.
— Что я делать-то с ними буду? — Растерянно спросила Анфиса. — Куда я с ними?
— Смотри, мать, какое у тебя богатство. — Ус показал рукой вокруг себя. — Здесь только детям и расти.
— Когда-нибудь здесь будут жить дети, — возразила опять женщина, — а куда я их сейчас дену. Да и не готова я к этому. Но возражала и сопротивлялась она слабо.
— А я куда с ними? — Почему-то начал возмущаться есаул, как будто Анфиса была виновата в том, что дети сейчас с ним. — Куда я их дену? Кругом стрельцы. — Василий подошел к детям и стал по одному подводить их к Анфисе.
— Это Дарья, это — Мария, а младшенький у нас — Федор, три годочка ему всего. Принимай Анфиса, не дай нам очередной грех на душу взять.
Анфиса уже знала, что она будет делать. Завтра рано утром вместе со своими детьми пойдет она в Троицкое к их отцу, к своему мужу Дмитрию. А потом вместе, впятером поедут они в Москву, будут помощи просить у царя-батюшки, чтобы построить на крутом волжском берегу, на том месте, где была ее кельями, где нашла она детей своих, большой дом. В доме этом хватит места всем детям, которым одиноко на этой земле…
Салимжан ГАЙСИН